Земляк мой, писатель Павел Горбатов, называл Бахмут городом белой акации. Акаций, в самом деле, много, но не только они определяют зелёное обличье города. Помимо них, здесь растёт множество вишен, клёнов и яблонь, воспетых Евгением Мартыновым; есть множество тополей, пух которых в летние дни выстилает улицы. Именно городом тополиного пуха назвал бы его я, если пришлось тягаться с литературными известностями в придумывании вычурных названий...
Бахмут не похож ни на один город Донецкого края. Разумеется, всякий город неповторим, отличен от других хоть чем-то своим, но у Бахмута эти отличия слишком разительные, чтобы его можно было спутать с другими городами нашего края. Об этом говорит уже само расположение города — он расположен в долине, или „в яме”, как говорят недоброжелатели из других городов. На запад и восток новостройки уже взобрались на холмы, но середина города действительно „в яме”.
Это первое отличие. Другое состоит в том, что начинался он, похоже, именно как город, что выгодно отличает его от других городов, ведущих своё начало от посёлков переселенцев, съезжавшихся в поисках работ. Это хорошо видно даже из названий: Константиновка, Юзовка, Горловка, (ударения на втором слоге) Дружковка. Не городские, явно, названия, а вот название Бахмут звучит совсем по-другому — весомо, гордо.
Третье отличие города состоит в его истории. Бахмут — старейший из городов края, расположенного между средним течением Донца, Азовским морем и излучиной Дона. Старше его только Изюм, Азов и Черкасск. Впрочем, возраст городов — понятие условное. День, когда посёлок соледобытчиков, был окружён вырытым рвом, насыпанным валом и выстроенным частоколом, никому не ведом, и именно этим обстоятельством живятся историки местного значения.
Во времена советской оккупации Украины местные „краеведы” из кожи вон лезли, чтобы доказать пресловутое „братство народов„ и любыми путями связать историю освоения приазовских земель с историей московского государства. Для этого в ход шло не только подмена понятий „русский” на „украинец”, но и переиначивание истории. Давили и на тщеславие горожан — кому же не польстит то, что его город древнее чем?..
Межу тем, факты — упрямая вещь и говорят они о другом:
„Городок Бахмут зачался тому лет пятьдесят”— в 1719 году написал некий полковник Шидловский. Отсчитав от 1719 года пятьдесят лет, получаем 1660 год — примерное время возникновение города, что, собственно говоря, и подтверждается данными археологии. Правда, среди археологических находок есть ещё и поселения времён палеолита, но это — сами понимаете...
Но стараниями горе-историков в сознание горожан прочно закрепилась тщеславная ложь, и если человек, ни разу здесь не бывавший, ступит на бахмутскую землю, то вскоре будет уверен, что городу никак не меньше 435 лет. Именно так вещают надписи на троллейбусах, и именно об этом говорят стенды, вещающие о прошлом нашего города.
Что же дало повод приписать добрую сотню лет ничем не примечательному поселению?
„Историки” (говоря о них, я не могу не взять в кавычки это слово) утверждают, что город возник от некой сторожи, о которой упоминает в своей знаменитой „Росписи” московитский князь Михайло Воротынский:
„А бахмутская сторожа — в усть Жеребца” (приток р. Донца) написано в этой росписи.
То есть, сторожа располагалось на левом берегу Северского Донца в устье речки Жеребец, которая впадает в Донец напротив устья речки Бахмутка, впадающей в Донец с противоположной стороны. Расстояние от „Усть Жеребца” до г. Бахмут — едва ли не полторы сотни километров, а сторожа являла собой не населённый пункт, не крепость и даже не стоянку. Она была местом, на котором стоял конный дозор. В той же росписи строжайшим образом было запрещено пограничникам не только зажигать костры, но и спешиваться. Вряд ли кому придёт в голову утверждать, что Чернигов — это Киев, на том лишь основании, что города отстоят друг от друга „всего лишь„ на полторы сотни километров. В случае со сторожей — местом, которое отмечалось разве что конским навозом, и городом Бахмут — связи не усматривается даже предположительной.
Но, как бы то ни было, а мифическое четырёхсотлетие записано в исторический актив.
Прежде нынешних времён, Бахмут был основным городом соляной промышленности. Книга А.Г.Копыла „Бахмут — столица „Новой Америки”, пожалуй, единственная, в которой освещена экономическая жизнь второй половины 19 — начала 20 веков. Взможно оттого, что Бахмут возник изначально как город, он нынче и не вымирает подобно другим городам области, ведущим своё начало от хуторов и поселков, разбросанных в донецкой степи.
Как часто водится, историю города, которому за двести, сопровождает какое-нибудь старинное предание. В случае с Бахмутом такое предание есть — в любой пивной вам расскажут о затонувшем турецком корабле с золотом. Не беда, что речка в лучшие свои годы не имела глубины выше колена и кони имели её вброд при любых переправах — предание упорно стоит на своём, а чтобы не сомневались, приведут подтверждение: американцы, дескать, предлагали аж миллион, чтобы порыться в речке, да „наши” отказали — сами рыть не умеем и другим не дадим.
Есть в городе и нечто вроде привидения. Не в обычном понимании этого слова, но всё же... В самой середине, на одном из старых домов по Большой Харьковской, виднеется надпись „Абрамович”. Сколько её не стирали, сколько не забеливали, а она с упрямым постоянством проступает. Снесены старые дома и справа и слева, взамен них построены другие, а надпись на старой стене жива, как жив и сам „Вечный жид”.
Город не без знаменитостей — именно в Бахмуте родился Евгений Мартынов; в Бахмутском крае протекала и жизнь талантливого писателя конца XIX в. Всеволода Гаршина. Здесь родился менее талантливый, но имевший необычайной красоты жену Павел Горбатов. Здесь печатал первые произведения Евгений Шварц. Здесь училась Лариса Шепитько, фильмы которой: „Презумпция невиновности”, „Проверки на дорогах” и „Восхождение” не оставляют равнодушными зрителей.
Но памятники этим людям бессмысленно здесь искать. В бронзе увековечены не они — прославившие город, а безликие символы советского режима, а порой и откровенная мразь.
Так, в середине города стоит памятник пресловутому Фёдору Сергееву. Прежде, до второй мировой войны, на его месте стоял другой памятник работы скульптора Кавалеридзе. Памятник был очень выразительным — не столько Сергееву, сколько эпохе. Честно говоря, с таким бы памятником можно было и смирится, но этот „мужик в пиджаке”...
Вспоминается донесение медсестёр в полицию (в бытность Ф. Сергеева санитаром при Харьковском госпитале) о том, что он, вместе с другими подонками, запершись в подвале, распевает по ночам большевистские песни, мешая спать тяжелораненым.
Такой, вот, был радетель за народ...
Совсем рядом, на бывшей Сенной площади стоит памятник В. Ульянову известному более по кличке „Ленин” (он же „Николаев”, он же „Левин”, он же, в конце концов — „Фрей”). Памятник отвратителен не столько изображаемой личностью, сколько необычайной мрачностью от него исходящей. Головастик на коротких ножках, каким он был при жизни, в бронзе этот Фрей выпячивает грудь колесом, а размаху его плеч позавидует и сам Шварцнегер. Прежде, на месте этого памятника стоял другой — только гипсовый, а прежде него — памятник Пушкину.
По другую сторону, если перейти Большую Харьковскую улицу, можно видеть памятник другой личности — Кондрату Булавину, который некогда возглавлял восстание местных жителей против московского владычества. Памятник обычный — погрудное изображение лохматого козака с бородой — а ля московит. Любопытней всего то, что К.Булавина в глаза никто не видывал, и о том, какой он был внешности, судить не представляется возможным даже предположительно. Был ли он лохматым или был он лысым, — бог весть. В памятнике же, голова Булавина опущена, весь он насуплен и погружён в размышления о судьбах человечества.
Приходят на память строки из его воззваний: „Приходите все, кто любит попить-погулять да на сытых конях поездить”.
Тоже радетель за народ...
Помимо этих трёх памятников, в городском саду есть ещё один —„Борцам за советскую власть”. Памятник состоит из двух фигур — солдата в папахе, волочащего по земле пьяного большевистского комиссара. В руке комиссара — наган. В давние годы, когда едва ли не единственным местом продажи водки был располагающийся неподалёку гастроном „Донбасс”, этот памятник прозвали „Двое из „Донбасса”.
Выше, в том же саду, располагается обелиск — гранитное стропило, вознесённое на два десятка метров в высь, получило прозвище „мечта импотента”, хотя по замыслу ваятелей, должно выражать иные чувства — скорбь и память по погибшим воинам второй мировой войны. У подножья сего чуда монументального искусства —„вечный огонь”, являющий собой звезду из нержавейки с отверстием посередине, из которого в восьмидесятых годах было модно прикуривать. Сейчас, желающих прикурить от огонька, нет; не оттого, что претят соображения нравственности — просто, огонь не горит уже лет двадцать.
Воистину, и вечное не вечно...
Есть в городе ещё два танка на постаментах, бронзовое изваяние солдата времён второй мировой. Вместо винтовки у солдата огромный, голливудских размеров меч. Есть в городе и старинный самолёт, установленный на наклонной панели. Есть памятник в виде мотора со сбитого самолёта, есть памятник в виде колокола — уничтожителям последствий взрыва на Чернобыльской АЭС, есть ещё один памятник Ф. Сергееву — у стекольного завода. В отличие от первого, где Сергеев в раже машет рукой, здесь он стоит насторожено и обеими руками поддерживает спадающие портки — время было тревожное.
Есть ещё памятник какому-то Квирингу — не то человеку, не то пароходу, Есть даже памятник под землёй — местная „стена плача”. Не иерусалимская, конечно, но своим местоположением очень своеобразна — во время второй мировой войны немецкие оккупанты в своей борьбе против „богоизбранного” народа, не нашли иного средства, чем замуровывать людей заживо в алебастровых шахтах.
Такие в Бахмуте памятники. Словно злые каменные гости, сошедшие со страниц известной драмы, захватили они самые видные и зрелищные места в городе, и напрасно среди них искать памятник тем, кто действительно прославил нашу малую родину. Впрочем, есть маленькое исключение — упоминавшийся уже памятник в виде сердца — самый приятный, самый выразительный, самый простой и самый полезный из всех установленных. Правда, стоит он едва ли не на окраине города, да и поставлен, говорят, случайно...
Вот, пожалуй и всё, что касаемо истории, славы города и его бесславия. Во всём остальном нынешний Бахмут, как две капли воды похож на остальные города Донецкого края: многолюдные рынки, азербайджанцы и цыгане — всё такое бойкое, черноглазое, шумное и крикливое...
Местные не отстают от заезжих — беспричинная матерщина, мусор на улицах — во всякое время года, грязь в подъездах осенью, и тополиный пух летом.
Жизнь города легко описать двумя пушкинскими строчками:
Всяк суетится, лжёт за двух,
И всюду меркантильный дух...
|