Иногда кажется, что в окружающей нас повседневности, мы не имеем касательства к истории и к людям, связанным с нею. В нашем понимании, всем значимым и великим событиям свойственно протекать где-то там, вдалеке, пусть даже на краю света, только не в нашем захолустье. К истории прикасаемся лишь тогда, когда берём в руки книгу, и уж точно не имеем возможности судить об истории посредством общения с людьми, которые отмечены отзвуком давних событий.
Был у меня хороший знакомый — Серёжа Знамеровский. Человек, как человек — весёлый, общительный парень с золотистой шевелюрой и неизменными очками. К несомненным достоинствам Сергея относилось лёгкость в мыслях и склонность к риску. Эти же достоинства, имевшие продолжения в его характере, одновременно были и его недостатками. Кроме того, было у него ещё одно качество, которое невозможно сколь ни будь однозначно отнести, ни к достоинствам, ни к недостаткам, а именно — он любил выпить.
Я часто бывал у него в доме, так как во времена перестройки было у нас одно небольшое дело, приносившее скромный, но постоянный доход.
Жил Сергей в обычной квартире девятиэтажки. Чистота, уют, порядок. Каждая вещь на своём месте, за исключением печатной машинки, которая стояла на журнальном столике посреди гостиной. Кроме обычного набора мебели в комнате было ещё несколько предметов антиквариата — Сергей имел хороший вкус, ценил древности и собирал старинные вещи. Ими квартира не была захламлена, как могло бы подуматься — только ваза, в углу прихожей, да несколько фотографий в маленьких деревянных рамках на стене — вот, пожалуй, и всё, что подсказывало о его увлечении. На одной из этих фотографий был изображён коротко остриженный молодой человек в форме полковника царской армии — чистые, без звёзд, полковничьи погоны на плечах; голова поднята, а взгляд устремлён немного вправо — так снимали в начале ушедшего века.
Однажды, зайдя к Сергею и обменявшись с ним парою слов, я прошёл в гостиную, чтобы обсудить ряд накопившихся за неделю дел, но поговорить мы не успели — вслед за мной в квартиру вернулась его жена. Помнится, что они тогда были в ссоре и Сергей, извинившись, ушёл с нею в другую комнату.
Оставшись один, я от скуки начал разглядывать убранство гостиной. Взгляд мой привычно прошёлся по книжным полкам, скользнул по фотографии полковника на стене и остановился на заваленном бумагами журнальном столике. В писчей машинки торчал лист. Ещё несколько листов с пометками от руки лежали рядом. Честно говоря, я не любитель читать чужие бумаги, но тут обратил внимание на эту, лежавшую рядом книгу. Она была грубо согнута по корешку, страницы её во многих местах были подчёркнуты, а поля исписаны мелким почерком.
Взяв в руки и сложив её, чтобы прочесть название, я обомлел — если бы вместо этой книги в моих руках оказался средневековый манускрипт, вряд ли я был бы удивлён более. Книга была о гражданской войне — обычный лубок, который не заслуживал даже беглого взгляда на обложку, не говоря уже о пристальном чтении. Сергей таких книг не читал но, судя по торчащей из печатной машинки листу и множеству пометок на самой книге, работал именно с ней, и это меня более всего удивило. Приглядевшись к напечатанным строчкам, я только и успел разобрать, что это был документ по какой-то судебной тяжбе — Сергей вскоре вернулся, и я положил книгу обратно. Когда же порешал все вопросы, спросил приятеля, не тронулся ли он умом, читая подобные книги.
Сергей взглянул на меня поверх своих очков, словно видел впервые, и ответил:
— А ты её почитай.
Это уже было совсем на него не похоже. Удивлённый, я ответил, что подобные книги не читал, не читаю и читать не собираюсь, но Сергей усмехнулся и пояснил:
— Я бы тоже этого не читал, но вся штука в том, что в книге написана клевета... Слушай!
Сергей нервно прошёлся по комнате и, пролистав книгу, начал читать вслух. В ней шлось о событиях в Алапаевске в далёком 1918 году. Автор не жалея красок, живописал семью великого князя Николая Николаевича накануне казни. Особое место в книге было уделено полковнику жандармерии Знамеровскому, который был описан без всякой жалости смоляной чёрноты красками. Со слов писателя приходилось удивляться тому, что мерзавцев, подобных полковнику, и земля-то носит. В довершение своего повествования, автор смачно рассказал, как герой-большевик пристрелил озверевшего полковника, прямо на крыльце, избавляя тем самым человечество от несомненного подлеца и негодяя. Страсть, с которой автор не жалея красок описывал расправу над беззащитными людьми и полковником Знамеровским, действительно удивляла.
Сергей быстро листал станицы, читая и поясняя: вот тут он пишет такое-то... вот там говорит следующее... Подробно пересказывая события более чем полувековой давности, он говорил горячо, словно споря со мной, будто я был тем самым писателем, против которого было направлен весь его гнев и всё его возмущение.
Закончив рассказ, Сергей подытожил:
— Теперь автор книги живёт в Москве. Он лауреат, каких-то литературных премий и довольно известная птица. Его книга попала мне в руки совсем недавно, и я подал на него в суд.
— В суд? — удивлённо переспросил я, не понимая, какое Сергею было личное дело до лживой авторской писанины.
— Да, в суд,— подтвердил Сергей.
— Автор, конечно, подлец, негодяй и большевистская сволочь,— согласился я,— но тебе-то какое дело?.. Разве ты отпрыск Романовых?
— Нет, я не отпрыск Романовых. Я внук полковника Знамеровского,— ответил Сергей.
От услышанного я опешил — прозвучало совсем как „сын лейтенанта Шмидта”, но Сергей был серьёзен и не настроен на шутки. Переведя взгляд на стену, он кивком головы указал на висевшую фотографию.
Подойдя к стене и, сам не зная для чего пощупав деревянную рамку старинного фото, я обернулся и спросил:
— Выходит, ты внук полковника Знамеровского?
— Родной внук,— подтвердил Сергей, затягиваясь сигаретой и зачем-то снимая очки.
Вот так, среди обыденных суетных дел, и настигает нас История!..
Кто бы мог подумать — мой хороший знакомый, с которым я не единожды пил разведённый спирт, оказался внуком личности вполне исторической. Мне захотелось помочь Сергею. Я тщательно осмотрел книгу и несколько раз перечитал выходные данные: книга была старой — начала шестидесятых годов.
— Быть может, автор её уже сдох,— предположил я.— Судя по году издания, писанина...
Сергей указал на кипу листов лежащих на журнальном столе:
— Нет, я навёл справки — жив-таки пёс. Вот теперь и веду тяжбу.
— Вряд ли ты ему навредишь... Там в их писательском союзе все такие. Если хочешь отсудить денег, то и тут всё складывается не в твою пользу — деньги быстро обесцениваются. Даже если и присудят что-либо за ущерб, то получишь жалкие гроши...
— Я не из-за денег сужусь! Знаю, что старик едва передвигает ноги и знаю, что сердечко у него шалит... Всё то — мне на руку. Не успокоюсь, пока мерзавца не хватит инсульт.
— Достать его будет не просто,— сказал я.— Знаю эту творческую братию! Начнёт выкручиваться, говорить о своём праве на писательский вымысел, в конце концов, заявит, что книга — художественная и описанный в ней твой родной дед это всего лишь прообраз для его литературного героя. Кроме этого ты должен знать, что судиться с ним тебе придётся по месту свершённого преступления, то есть, во всё той же Москве, сгори она от конца до начала! Может, проще съездить, разыскать негодяя и переломать ему ноги, тем более, что мы как раз туда и собирались? — предложил я, но Сергей от моих слов отмахнулся — он чтил закон и был уверен, что доведёт свою тяжбу до конца. Я же, видя его нерешительность, не стал настаивать.
Прошло время...
К разговору мы больше не возвращались — было о чем говорить кроме этого, да и круговерть дел, забот и недоразумений, мелких обид и примирений — всего того, без чего немыслимо партнёрство в благородном предпринимательском деле, не оставляли времени. По прошествии полугода я потерял его из поля своего зрения, а потом узнал, что Сергей уехал в другой город.
Чем закончилась его та история, каков был итог начатой им тяжбы, мне так и не стало известно.
|